Он вдруг осознал, что рано или поздно придется уехать, и эта мысль обожгла. Анджей вспомнил, что еще вчера просто мечтал поскорее исчезнуть из этого городишки, так ему до смерти в столицу хотелось, а сегодня что же? Но испугаться внезапной перемене намерений как-то не получилось. Наоборот, стало жутко от мысли, что вот он уедет, а Варвара останется здесь. Может, потом, когда-нибудь, он вернется и ее заберет, но это еще когда!.. а в столице полно дел, суматоха, он закрутится и забудет…
Варвара сидела на корме, ни о чем таком и не подозревая, и щурилась на стоящее в зените солнце. Охапка водяных лилий лежала у нее на коленях; в белых, будто стеклянных, бутонах с желтой сердцевиной стояла вода, крупные капли стекали по коленям вниз. Анджей поглядел на паненку через плечо и отвернулся, чувствуя, как все внутри скручивается в тугой огненный ком. Господи, и что ему теперь делать?
…Когда все закончилось и они пришли в себя, смогли дышать и думать, он не испытал и тени угрызений совести от того, что случилось. Он лежал и смотрел на уголья, дотлевающие в огромном, как драконья пасть, камине, заново привыкая к этому миру и к себе в нем. Варвара была рядом, уткнулась лицом в его плечо, под щекой было мокро, Анджей понимал, что она плакала, но не мог вспомнить, когда. Иногда Варвара поднимала голову и смотрела ему в лицо длинными глазами, в черных зрачках плясали отражения угасающего огня – угли, как россыпи янтарей. Он не мог понять, что именно изменилось в этом лице, но такой Варвару он никогда прежде не видел.
И еще он готов был поклясться хоть на распятии, что, глядя на него, Варвара видит перед собой совершенно другого человека.
Мужчина сидел на песке под ивой, неторопливо подкладывая тонкие вербовые ветки в крохотный костерок. Прозрачные в ярком свете язычки огня едва не лизали пальцы загорелых сильных рук. Когда человек наклонялся, серебряная нитка распятия выпадала из распахнутого ворота простой, но безукоризненно белой льняной рубахи. На вид человеку было едва ли больше сорока лет, но седина на висках оставляла простор для других предположений.
– Пан Кравиц?
Анджей выволок на песок тяжеленную лодку и помог Варваре сойти на берег. Сложил рядом на песок цветы и сверток с ее платьем – Варвара настояла на том, чтобы забрать старинную сукню с собой, как Анджей не убеждал ее в обратном. Вынул из уключин и бросил на дно лодки весла и только после этого оглянулся.
– Чем обязан? – он узнал в сидящем ксендза из местной церквушки. Кажется, отец Ян. А, неважно!..
– Вы, собственно говоря, мне не нужны. Ну разве что как-нибудь, пока вы не уехали, придите к исповеди. Ради приличий. А то люди переживают.
– Перебьются, – невежливо сообщил Анджей.
Святых отцов он терпеть не мог, не столько по роду службы, сколько из чисто человеческих соображений. Похоже, и этот – не исключение. Вообще, пути Инквизиции Шеневальда и Крево и святой Церкви пересекались довольно часто, но препятствия на этих путях были исключительной редкостью. В основном, отношения сводились к утверждениям вынесенных судебных приговоров, положенных к случаю проповедей о необходимости и пользе милосердия… ну и, изредка, информирования Святого Сыска о слишком уж неявных случаях. Ведьмы и навы – они ведь разные бывают.
Всякое случалось, но конфликтов из-за подследственных не возникало никогда.
– Ну, предположим, – согласился ксендз покладисто. – Перебьемся, тем более, что ваш визит в храм вряд ли будет искренним. А вот панне Стрельниковой следует вспомнить, что она добрая прихожанка, и долг веры…
Анджей присел перед костерком на корточки и протянул к огню застывшие от воды руки.
– А не пойти ли вам куда подальше, святой отец? – поинтересовался он лениво. Языки пламени дергались, похожие на обрывки цветной блеклой ткани. – Панна Стрельникова пребывает под следствием и будет находиться при мне неотлучно, о чем вынесено соответствующее постановление. Ежели угодно, могу показать. У вашего штатного венатора в конторе. Приходите, побеседуем… старки выпьем. Или постулаты веры не дозволяют?
– Не юродствуйте, пан Кравиц. Вы понимаете, о чем идет речь. Панна Стрельникова – неполнолетняя, опекуна у нее нет. К черту постулаты веры, но вы ввязались в такое… Вы сами не понимаете, чем это может кончиться для вас и для нее. Заметьте, я вам это не как священник говорю.
– Подите к дьяволу с вашим опекунством!
– Пан Кравиц, остановитесь, пока не поздно!
Он так и не понял, что произошло в следующую минуту. Мир опрокинулся навзничь, резкими, до оскомины, сделались краски. Странным, искаженным зрением он будто со стороны увидел песчаный откос, иву, наклоненную над водой, сидящих возле засыпанного песком кострища девочку и не старого еще мужчину – и огромного ужа в золотой с янтарями короне на плоской голове. Глаза девочки, отражающиеся в вертикально поставленных змеиных зрачках, руку священника, поднимающуюся в крестном знамении…
И еще был человек в такой же змеиной короне – он стоял на речном обрыве и смотрел на происходящее внизу, облака и сосновые кроны плыли под его ногами.
Почему-то Анджею показалось, он улыбается.
Глава 4
Ликсна, Мядзининкай
Май 1947 г.
– Сидите тихенько, пане начальнику, а то я сбиваюсь. Семьдесят семь, семьдесят восемь… Родин, тебе чего? Ничего? Тогда закрой дверь. Я сказал, с той стороны! Семьдесят девять… Родин, выйди вон!
Анджей сидел на застеленной клеенкой кушетке в школьном медпункте, а штатный венатор Ликсны пан Квятковский, примостившись напротив на хлипкой табуреточке, держал своего начальника за запястье и безуспешно пытался сосчитать пульс. Поскольку была перемена, в дверь то и дело ломились страждущие – в основном, томные барышни из старших классов. Всякий раз, когда после деликатного стука в занавешенное марлей стекло в кабинет заглядывало кукольное личико и раздавался мученический вздох, Квятковский тоже вздыхал. Потом сообщал, что пирамидону нет, а освобождение от занятий он выписывал оной панне аккурат вчера, и терпение его не бесконечно. Потом опять брался за запястье Анджея и принимался шевелить губами.
Артем, Яров племянник, явился как раз тогда, когда и Квятковский, и его пациент были уже на грани кипения.
– Ну, сейчас валерьяночки накапаю, а валидольчик под язык… А прежде у вас боли наблюдались?
Анджей покачал головой. В тридцать с лишним лет боли в сердце? Глупости какие. А тут – черт знает что. Перешагнул порог кабинетика – и будто игла прошла меж ребрами, нечем стало дышать, темнота в глазах, ощущение, что жизнь конечна.
– Невроз, голубчик, – успокаивал Квятковский, усаживая высокое начальство на кушетку и быстро перебирая чуткими пальцами вены на сгибе его локтя. Наверное, раздумывал, не поставить ли укол. – Переутомились на государственной службе. Вам бы докторам в столице показаться, все-таки сердце, не шуточки… Родин, тебе чего, я спрашиваю? Тоже мигрень замучила?
– Что я, девица? – возмутился Артем, исподлобья оглядывая кабинет. Видимо, решал, стоит ли верить открывшейся взору картине. Анджей на его месте нипочем не поверил бы. Но в этой семейке, как он успел уже убедиться, понятия о вере и приличиях весьма отличались от общепринятых.
– Меня пани Катажина прислала, – сказал Артем наконец, морщась от запаха валерьяновых капель. Будто кот-трезвенник. – Она там в обморок грохнулась в рекреации. Между прочим, как раз к вам шла, сказала, вы ее вызывали.
– Я-а?! – не то удивился, не то испугался Квятковский. – Я не вызывал!
– А напрасно! – возгласил Анджей и, скривившись, залпом опрокинул в рот стеклянную рюмочку с мутным, остро пахнущим питьем. Руки у Квятковского, который протягивал ему лекарство, тряслись так, что медлить было опасно. Он еще удивился, как это пани Катажина могла кого-то прислать, если лежит без памяти, но решил, что Артем просто оговорился от волнения. – Это я ее приглашал. Но теперь, как видно, придется идти самому.
Спускаясь по лестнице на второй этаж, Анджей чуть задержался на площадке. Так, что Артем, перепрыгивавший через две ступеньки, как заяц, едва не налетел на него.
– Дядюшка-то здоров? – пользуясь царящей вокруг суматохой школьной перемены, поинтересовался Анджей нежно.
– А что?
– Ничего. Привет ему передавай при случае. И за лодку спасибо… и за весло. – Он запнулся, потому что отсюда, с лестничной площадки, была хорошо видна собравшаяся в рекреации младшего отделения толпа. Белобрысая Ярова голова возвышалась над морем стриженых затылков и кудрей с бантами, как маяк на морском берегу. Пан Родин пытался разогнать любопытствующих, но получалось у него плохо.
– Пошли, – сказал Анджей. – А то твоего родственника сейчас малышня затопчет. И Квятковского заодно.
